Посещение концертных и «оздоровительных» мероприятий секты Аумсинрикё, которой московские власти предоставили совершенно шикарные условия для успешного осуществления ее деятельности, а также частное посещение штаб-квартиры той же секты в Москве, где мама чуть было не устроила скандал =>
Вообще скандал следовал за нами повсюду, где бы мы ни появлялись. Он имел не только внешне-социальную форму нашего существования, но и внутрисемейную. Зареванно-опухшая физиономия с глуповато-трусливым выражением, которое я столь часто видела, смотря на себя в зеркало, являлась результатом абсолютно любых моих взаимоотношений с мамой. В совместных занятиях, например, у меня сразу же прогрессировал испуг, сковывающая тупость и неуклюжесть, вызывавшие с ее стороны раздражение, повышенный тон и затрещины, а с моей – нескончаемые «сопли». Особенно страшной была физика, учебник которой походил на «новые ворота», а я, когда в него смотрела, – на почти забитого «барана». Хорошо, что дальше нескольких проверок домашнего задания с ее стороны дело не пошло.
=> помогли маме сделать «открытие» поистине глобального масштаба. Она сумела «распознать» организованную япошками антигосударственную деятельность, к которой они подключали и русскоговорящее население, подвергая его предварительной обработке невменяемым состоянием.
Суть заключалась в следующем: каждый, кто носит черную сумку, портфель, кейс, визитку, рюкзак или «вызывает» у мамы своим нахождением рядом сонливость или различные неприятные ощущения был обозначен как «газовщик» и признан носящим распыляющий баллончик с Зарином или электромагнитный излучатель. В автомобилях и гаражах тоже обнаружилась дополнительная функциональность – скрытая радиоактивная установка, поэтому ходить рядом с ними в мамином присутствии грозило неприятностями.
Заявлением в милицию тут было не отделаться, и мы стали обивать пороги Московской мэрии. Не добившись очевидного результата, мама «осознала» результат неочевидный: радио, телевидение, рекламные стенды, печатные издания – все это превратилось в площадку для иносказательного «общения», ключ к пониманию которого она неизменно подбирала. Мы тоже должны были участвовать на добровольно-принудительной основе (как мы участвовали во всех ее начинаниях, потому что сопротивляться маминому высококлассному умению «выносить мозг» было нереально (не только нам) – даже длительный бунт неизменно подавлялся) в расшифровке этого маразма, что иногда было и в наших интересах. Между тем, уровень сделанного открытия вывел нас на межгосударственные просторы, что требовало постоянного внимания к поступающей «информации». Высшие чиновники государства маму «знали» и тонко «общались» с ней и между собой посредством прессы, телепрограмм, фильмов и видеоклипов. Сотрудники ФСБ, МВД и других государственных служб регулярно «бывали» в нашей квартире, где «находили» специально оставленные мамой записи, служившие им для доклада президенту или министрам.
В нашем гардеробе появились соответствующие обстановке «защитные» усовершенствования: в жилетки были вшиты металлические пластинки, а в руках мы стали носить металлические листы, замаскированные под рекламные папки. К лету 1996-го размах модной индустрии достиг апогея. Небольшие металлические пластинки превратились в большие и тяжелые железные листы, а обычные жилетки уступили место жилеткам необычным, совершенно не скрывавшим импровизированный «бронежилет», закрывающий туловище со всех сторон и иногда весьма слышно поскрипывающий.
Наши «защитные» головные уборы поражали экстравагантностью внешнего вида и не снимались даже летом. Наше появление в транспорте или на улице производило настоящий фурор, учитывая, что «полезную привычку» ходить босиком мы к тому времени бережно сохранили. Наше поведение, точнее мамино поведение являло собой настоящее шоу, которое было бы очень «смешным», если бы не было очень «грустным».
Моя «концертная деятельность» неизменно продолжалась. С некоторых пор такую же «концертную деятельность» вела и моя сестра, тоже отданная на обучение в музыкальную школу. Кто-то из прохожих, увидев меня летом в железной каске, обтянутой с двух сторон шерстяным беретом, играющей босиком в ненавистном, неудобном, уродливом «бронежилете», остановился и сказал: «Девушка, несмотря на то, что вы неплохо играете, вам никто ничего не даст, так как будут думать, что вы сумасшедшая».
Поездки по Москве стали очень долгими и утомительными, надо было неустанно проявлять «бдительность», то есть попросту метаться с безумными глазами ото всех и вся, выходить, ждать следующего транспорта или тащиться пешком.
Мама прекрасно понимала, что мы выглядим сумасшедшими, выражая в надрывном эмоциональном всплеске всю отчаянность того положения, до которого ее и нас заодно «довели». Но если вдруг слышала от нас слова о ее реальном сумасшествии, то, моментально меняя слезы на «горящий взгляд» наступательной позиции, говорила, что нас попросту «обфуняли» или что мы настолько «простенькие», что элементарно не способны разбираться в «грязных» тонкостях государственной политики, где маму специально выставляют повредившейся в уме.
Облик нашей квартиры, в которой уже много лет царили тараканы, обилие вещевого хлама и пыль стал еще более отталкивающим. Мое спальное место к моменту моего поступления в училище в 1998-м переехало под длинный раскладной стол, мамино – под кровать. В качестве дна был положен огромный ржавый железный лист, найденный на улице. Поверх стола был положен другой ржавый железный лист. Спать нужно было непременно на железных пластинах, призванных вытягивать накопившееся в теле электромагнитное излучение, на руки и на ноги одевать браслеты, сделанные из консервных банок, подушкой стали служить железные мини-тазики. Через пару лет к обязательным приготовлениям на ночь добавилось заставление «кровати» со всех сторон различными предметами из металла.
Вообще металлического и, в частности, железного хлама в нашей квартире заметно прибавлялось, несмотря на наши с сестрой усилия оттаскивать в недоступное место случайно увиденные мамой где бы то ни было железные листы или другие предметы.
Теперь можно рассказать о массаже. Если в начале 90-х все начиналось с обычного массажа спины, который в оздоровительных целях мама делала, правда, временами больно (я тоже делала ей массаж), то к концу девяностых к этому действу добавились новые практики, вызывающие с моей стороны дополнительный прилив ненависти и омерзения.
Вообще слово «мама» с определенных пор стало неосознанно ассоциироваться у меня (в моем случае) с сигналом предупреждения «сейчас начнутся проблемы». И проблемы предсказуемо начинались.
К массажу добавилось «лечение» руками и телом, продолжительность которого варьировалась от получаса до пары часов. Чтобы сократить лежание под мамой и не раздражаться, слыша над собой постоянный звук сплевывания, надо было заставить себя поиграть в идиотку – «продергаться», имитируя прочистку энергетических каналов, но чтобы это выглядело естественно. В эти моменты я ее ненавидела. Или в моменты, когда такое «лечение» ей приходило в голову практиковать сидя со мной в одной ванной, вода которой немногим уступала кипятку. Или во время, как минимум, еженедельно устраиваемых мне головомоек на тему «Почему я ее не люблю?», которые обычно приводили меня в состояние визжащей истерики, когда я не своим голосом начинала орать разные оскорбления в ее адрес. Заканчивалось, правда, все стандартно: долгим «вымаливанием» прощения, без которого от меня никогда не отставали, как бы долго не приходилось его ждать, и терпеливым инициированием и отбыванием объятий и поцелуев, давно вызывавших во мне отвращение. Еще большее отвращение вызывали во мне посещения мамы на сон грядущий и посещения ночные, где она практиковала «лечение» накладыванием рук, часто лежа на мне, иногда засыпая так, иногда устраивая каскад «продергиваний». Было очень мерзко, но я притворялась, что сплю, иначе «лечебный» визит обещал затянуться надольше. Поэтому, когда меня мучил кашель, а простужалась я без конца, сколько могу себя помнить, страдая, в том числе, и от простудных осложнений, я запихивала себе в рот одеяло, только чтобы не услышать из соседней комнаты голос: «Хватит кашлять. Разотри себя», следующим после которого мог быть мамин приход.
Мое поступление в училище прибавило мне новых хлопот. Мама очень беспокоилась (весьма избирательно, правда, если разобраться) о соблюдении мной режима. Особенно режима питания. Поэтому, в обязательном порядке, я должна была брать с собой еду, как до этого брала ее в школу, но здесь в ход пошли уже кастрюльки. Так как мне совсем не улыбалось тащить с собой в Подмосковье, где находилось училище, пакет с кастрюльками, пакет с бронежилетом, пакет с нотами и виолончель, то я договорилась с отцом, что буду оставлять бронежилет и кастрюльки у него в квартире. К тому же мне очень хотелось сократить время моего пребывания дома, и я составила для мамы подкорректированный вариант расписания занятий, позволявший мне приезжать домой около десяти часов вечера, выработав совершенно измотавший меня к концу первого курса распорядок: в 5 или 6 утра подъем, сборы, в том числе приготовление еды (и только бы мама не вставала), в 7:30 динь-дон к отцу, а потом – в училище.
